[Осьминогий лось]

Семь недель жестокого обмана. Врать маленькой девочке, врать всей съёмочной группе, врать самому себе - никогда в своей жизни до этого Ли столько не врал. Тарсем уговаривал его не переживать так сильно, объяснял, что это всё ради высокой цели и святого искусства, что для всех будет подарок и праздник, когда они узнают, что парень на самом деле может ходить и вовсе не больной.
- Да, все обрадуются, будут танцы и даже танцующие слоны, - привычно уже огрызался Ли, и режиссёр с трудом сдерживался, чтобы не дать ему в челюсть, останавливало его только понимание, что за этой грубостью актёр беззащитно и по-детски прячет растерянность и обиду. Ли было тяжело обманывать, ему было просто физически больно, а уж что происходило в душе и сердце парня - об этом Тарсем старался даже не задумываться. Но Ли был настоящим психом и служителем святого искусства, так что он справится, это режиссёр понимал. Всё будет хорошо, на это Тарсем надеялся всей душой.
Ли становился всё мрачнее, съёмочная группа жалела актёра, все старались его подбодрить. Каждый делал это в силу своих умений, кто-то лучше находил слова поддержки и утешения, кто-то справлялся с этим хуже, грубовато, простодушно, но искренне с бесконечной жалостью и любовью, и Ли сгорал от чувства невыносимого стыда и вины, правда вину эту он отчасти сам себе придумал.
Тарсем подгонял весь каст, хотел быстрее завершить съёмки больницы и перейти уже к сказке и чуду, обрадовать всех и особенно маленькую девочку.
Пока же маленькая девочка сама больше всех радовала режиссёра, прекрасно справлялась с поставленными задачами, старалась изо всех своих маленьких силёнок. И очень жалела Ли Пейса, переживала за него и поначалу спрашивала, а точно ли он никогда больше в жизни не будет ходить, а есть ли какие-нибудь врачи, которые смогут его вылечить, кажется, она не верила ни в какие чудеса и подходила к вопросу с практической точки зрения. А ещё она рисовала для него картинки, Ли их бережно хранил и подолгу рассматривал, Тарсем случайно увидел эти рисунки, пришёл в неописуемый восторг и даже уговорил Ли и Катинку использовать один из рисунков в фильме.
И вот этот волнующий день настал, определённый этап съёмок завершился, можно было начинать снимать сказку и надо было сообщить всем, что в мире бывают чудеса.
Ли Пейс нерешительно и как-будто даже неуклюже и неуверенно встал на ноги, рассказал Катинке, что он умеет ходить и даже бегать, и если она захочет, они потом вместе обязательно побегают наперегонки или поиграют в футбол. Девочка сначала была ошарашена, потом счастливо заливисто хохотала, потом радостно бросилась к старшему другу с объятьями и поцелуями. Съёмочная группа тоже отреагировала на новости хорошо, конечно, все очень обрадовались, потом деловито согласилась, что служение святому искусству оправдывает все эти жестокие цели. И Тарсем облегчённо выдохнул, расслабился и потерял бдительность. На самом деле очень и очень зря.
На съёмках сказочного яркого мира всё пошло наперекосяк, у Катинки не получалось больше так хорошо работать и вживаться в роль, как раньше, она правда старалась, и он это видел, пытался сдерживаться и не сердиться на ребёнка, но иногда просто орать хотелось от количества загубленных дублей, от собственного бессилия и невозможности показать людям, что у него в голове и чего он хочет увидеть, от изматывающей жары, которая убивала всех, особенно белокожего Ли, нежная и чувствительная кожа которого шелушилась и становилась отвратительно красной от длительного пребывания на солнце. А в тёплых отношениях каста и съёмочной группы появился откуда-то лютый холод, и Тарсем не мог понять откуда он взялся, что послужило причиной, что происходит и главное, как это исправить.
В тот день снимали сцену в пустыне, когда девочка должна была вылезти из мешка и спасти всех разбойников. Дела шли из рук вон плохо, потребовалось многое множество дублей, но всё это никак не удовлетворяло Тарсема, он сдерживался из последних сил, понимал, что низко и подло срываться на актёров, которые ни в чём не виноваты и делают всё, что в их силах, и возможно даже чуточку больше. После очередного неудачного дубля он решительно остановил съёмочный процесс, велел всем расходиться и отдыхать, переснимать будут на следующий день. Все покорно отправились отдыхать, Ли тоже хотел было идти почитать книгу, но неожиданно почувствовал как ему крепко зажимают рот, связывают руки и легонечко, но прицельно и со знанием дела ударяют по голове.
Пришёл в себя, понял, что вырубился совсем ненадолго, но оказалось, что за это время его успели крепко связать и теперь он сидел на самом солнцепёке, а над ним склонились оператор и гримёр, а на их лицах застыли мрачные и очень злые ухмылки.
- Посидишь так, ты ведь любишь вживаться в роль по-настоящему, может, завтра что путное получится, - сказал оператор, потуже затянул верёвку, и они удалились, оставив Ли Пейса в гордом одиночестве.
Склонный к рефлексии он задумался о том, что действительно сам виноват, и никакое высокое и святое искусство не может оправдать обман, не может быть дороже человеческих чувств и отношений. Ли вспоминал с какой теплотой и сочувствием относились к нему коллеги, как жалели, как пытались поддержать и подбодрить и в очередной раз задумывался о тщете всего происходящего, о том, что же на самом деле и по-настоящему важно в этой сложной и непонятной жизни.
Тем временем солнце пекло всё сильнее, адски хотелось пить, кожа обгорала, на губах появились трещины, и он понимал, что если ещё немного пробудет в этом пекле, кожу можно будет сдирать обгорелыми лоскутами. Он надеялся, что у парней хватит ума и человеколюбия не наказывать его слишком жестоко и не оставлять в одиночестве совсем уж бесконечно долго, но время шло, а никто не возвращался и не думал его спасать.
Когда он совсем уже отчаялся и не рассчитывал больше ни на что хорошее, до него донеслись крики, детский голос, который требовательно звал его.
- Рой! - кричала где-то в отдалении Катинка. - Рой, где ты, Ро-о-ой?!
- Здесь, - слабо отозвался он и подумал, что девочка его не услышит. Но она услышала, нашла его и присела рядом.
- Что с тобой случилось?
- Развяжи меня, - измученно выдохнул он. - Мне очень плохо и больно.
- Я тебе не верю, - нахмурилась девочка. - Они же говорили, что это всё игра, и верёвки легко снимаются. Ты снова притворяешься и врёшь. Ты просто хочешь сидеть и играть здесь один и не хочешь никуда идти с нами.
- Это другие верёвки, Катинка. И это уже не игра. Я тебе когда-нибудь потом расскажу, почему я оказался один на солнце, но сейчас мне правда очень плохо. Ты чувствуешь, как жарко?
- Да, очень жарко.
- Ели не развязать верёвку, я останусь на солнце, мне будет очень жарко, и я умру. И уже никто никогда не сможет меня вылечить и оживить.
- Я тебе не верю, - всё так же хмуро повторила девочка, но всё-таки начала развязывать верёвку. Она знала, что бутафорские верёвки не тяжело развязать, узел был только для вида, и та верёвка легко соскальзывала с рук. Эта же никак не поддавалась, Катинка сопела, пыхтела и мучилась, но узел никак не хотел развязываться. Кажется, девочка начинала верить, что сейчас её не обманывали, и всё серьёзно.
Ли старался говорить спокойно, чтобы не напугать ребёнка, но голос его срывался на хрип, он руководил её действиями, подсказывал, где лучше потянуть, и совместными усилиями им всё-таки удалось вырваться на свободу. Руки и ноги затекли, Пейс встал, слегка пошатываясь, но он постарался держаться уверенно ради девочки, чтобы она не видела, насколько ему плохо. Взял Катинку за руку, и они ушли с этого страшного места.
Тарсем очень удивился, увидев измученного Ли, который нетвёрдо перебирал ногами и больше держался за руку маленькой девочки, чем держал её, но при этом старался улыбаться, что-то ей рассказывая и объясняя. Оператор и гримёр сидели в плетённых креслах рядом с режиссёром, они втроём пили холодный лимонад и разговаривали о том, как лучше изобразить грим умирающему шаману. Разговор был очень интересный, они все долго и с удовольствием спорили, были полностью захвачены этой идеей и потому совсем забыли про оставленного на солнцепёке актёра.
Ли слабо улыбнулся и в ответ на недоуменный испуг Тарсема, попросил не сердиться и простить его, он объяснил, что хотел лучше вжиться в роль, думал, оставшись в одиночестве, потренироваться с верёвкой, но оказался слишком самонадеянным, взял не бутафорские приспособления и не смог с ними справиться.
- Ты псих, - с убеждением сказал режиссёр. - Но это мне нравится. И главное, чтобы это не мешало съёмочному процессу.
- Нет, это не будет мешать, я обещаю. А ещё теперь можно обойтись без грима, мне и так хорошо опалило лицо. - Он засмеялся каким-то странным лающим смехом, посмотрел на гримёра и глазами попросил у него прощения. И в общем-то без слов, оба поняли друг друга, оба поняли, что прощены. Оператор дружески положил руку на плечо Ли, тот повернулся к нему и, слегка поморщившись от боли, сказал: "А я оказывается умею вязать очень крепкие узлы". Оператор хохотнул коротким смешком и нравоучительно сказал: "Полезное для мужчины умение. Но пусть оно требуется тебе как можно реже" И у них произошёл обмен взглядами, молчаливый разговор без слов, из которого оба поняли и вынесли очень многое.
- Ты врёшь, я больше не буду с тобой играть и дружить, ты всё время врёшь, - гневно посмотрела на него Катинка, отошла на безопасное расстояние и повернулась к нему спиной. Тарсем виновато улыбнулся, развёл руками и подошёл к девочке.
- Ничего, Катинка, ты может быть потом захочешь с ним поиграть. Он не всегда врёт. А пока пойдём, сейчас слишком жарко, а я знаю где для тебя есть мороженое. Пойдём.
Он взял девочку за руку, и Ли тяжело вздохнул, понимая, что никогда уже больше у него не будет тех добрых дружеских отношений, которые сложились у него с девочкой поначалу. Доверие - очень хрупкая вещь, и он своими руками сам сделал всё, чтобы его разрушить. Снова тяжело и грустно вздохнул, ему не везло с женщинами, и почему-то никто из них не оставался с ним надолго, вот и эта маленькая женщина повернулась к нему спиной и уходила обиженной.
Катинка научилась слушать своего старшего друга и слышать его вздохи, различать тонкие нюансы его настроения. Она остановилась, повернулась, посмотрела снизу-вверх на Ли, на его поникшие плечи и грустную виноватую улыбку, выдернула свою ладошку из руки Тарсема и бросилась обратно. Обняла его крепко-крепко, он подхватил её на руки, поднял, и она, радостно засмеявшись, покрыла звонкими поцелуями его щёки, нос, виски. Обгоревшему лицу было больно, но Ли было абсолютно наплевать, он готов был терпеть и не такую боль, лишь бы девочка была счастлива.
- Рой, не сердись на меня, ты хороший. Прости меня, мы ведь будем играть? Пойдём есть мороженое, я с тобой поделюсь. Папочка.
Ли коротко охнул, счастливо зажмурился и тоже чмокнул в нос свою дорогую малышку.
- Жаль камеры нет. Ну почему ни у кого под рукой нет камеры, дармоеды? - проворчал себе под нос Тарсем и взлохматил шевелюру. Впрочем, ворчал он для порядка, конечно, он понимал, что есть сакральные вещи, которые надо запоминать сердцем, а не камерой. Именно поэтому Тарсем и был гением и верным служителем Святого Искусства.